Главная » Конфликты, Концепции, Политика

«У вас власть, а у нас поэзия»

15 ноября 2010 Комментариев нет

timeТезисы выступления Директора Восточного бюро этнополитических исследований, коодинатора Движения по защите прав народов Кирилла Серебренитского на международной конференции “Этнорелигиозные риски модернизации”.

** Современность как социальный миф – то есть как призыв, как идеологема, манифестация, — это ни в коем случае не сегодня.

Сегодняшний день – с утра неумолимо скользит в направлении ночи, и уже поэтому не может быть современностью. Современность – это завтрашнее утро.

А человек, чтобы напрячь силы, сдвинуться с места, приложить много усилий, отказаться от привычного, даже от священного, — во имя светлого завтра, — должен верить, что утро – наступит и будет благоприятным.

Современность – это категория веры.

** Модернизация – это эксперименты технологической организации современности. Попытка не только реорганизовать, но и сократить, сжать, насколько возможно — всегда медлительное, неудобное, несвежее, обветшалое сегодня.

Сделать так, чтобы завтрашнее утро, чистое, вдохновенное, и главное — правильно и комфортно устроенное — настало быстрее. Сейчас.

Модернизация – это не просто порождение доктрины прогресса, это – и есть атакующий, действенный, вооружённый, властный прогресс.

Непрерывное улучшение бытия, во всех его проявлениях, на всех уровнях; и, вопреки всему, это нарастающее улучшение опирается на время. На величайшую силу, доступную нашему восприятию, — при условии, что метафизика отброшена или мягко отодвинута в тень. Без веры в Бога время , – беспощадное, всесокрушающее, совершенно неподвластное прочим стихиям, — несомненно, самое могучее из всего, что человек способен воспринимать чувственно.

Время – это течение дня к ночи, лета к зиме, жизни – к смерти.

Это беспощадно, страшно, несправедливо.

Но гносеология прогресса – изъясняет (и весьма убедительно): всё-таки это – благо, — при условии, что человек осознает себя прежде всего частью общества.

Время – беспощадно к индивидам, но оно всегда благосклонно к массам; прогресс не просто развивается во времени, он – по воле времени.

** Прогресс позволяет – вполне рационально, по крайней мере, не выходя за пределы рациональных канонов, — оживить время, одухотворить его.

Выявить, что эта сверстихия, — грозно безмолвная, однообразная, как чередование времён года и тикание часов, — оказывается, влечёт за собой человечество (жертвуя отдельными жизнями), — в такие утренне-свежие общественные дали, о которых отдельный сегодняшнее-ветхий человек и догадываться не в силах.

** Время – конечно, не Бог. Но если Бога нет, если на месте, обозначенном этим словом – выжидательно зияет пустота, — то Время первый претендент на этот престол.

** Таким образом, практически любая метафизичность – становится препятствием для прогресса. Чаще всего – главным препятствием.

Традиционализм сознания, вся праксиология традиции – порождена метафизикой. Модернизация – это атакующий прогрессизм; традиция – это обороняющаяся метафизика.

** Именно поэтому модернизация постоянно вторгается в сферы, которые испокон веков своей территорией считает религия.

Разумеется, религиозные институты, устроения вполне социальные, часто даже – наиболее чуткие относительно нарастания господствующих настроений общества, — далеко не всегда чуждаются модернизации. Клир часто, на протяжении всей истории — старается примкнуть к силам прогресса, занять место в авангарде, даже возглавить порой отдельные модернистские акции.

Но чтобы осознать это, принять взаимопроникновение религии и модерна — всегда требуется некая культурная изощрённость, искусственная сложность, усердный интеллектуализм.

Духовенство часто не прочь быть прогрессивным, особенно – со второй половины 19 века, а в 20ом наиболее влиятельные клерикальные группы в христианских церквах – даже долго своим считали трудиться над примирением прогресса и канона. Теология прогресса – явление существующее давно, разработанное основательно.

Но в этом духовенству отказывает – паства. Особенно совершенно господствующая со второй половины ХХ столетия в христианском мире – латентная паства. Христиане, для которых Церковь, торжественно признаваемая необходимой, святой, незыблемой, – вытеснена из будничности, из повседневного быта.

Потому что именно для латентного христианина Церковь живёт – как дверь, в которую всегда можно постучаться – когда повседневность покажется невыносимо грязной, скучной, враждебной; заповедник внебытийного; влекущее-недосягаемое, мерцающее таинственными отсветами, населённое многознающими и полусвятыми странным безбытными людьми. Там, где горят в полутьме неугасимые огоньки, воспроизводятся тысячелетние недоступными будничному разуму ритуалы, шепчутся исходящие из Еноховой додревности слова.

То есть – смиренное прибежище метафизики. И – традиции.

Латентные христиане не могут, да и не захотят, защитить свою Церковь, если ей приходится тяжко (так, в 1918ом, после тысячелетия властного активного Православия – вдруг выяснилось, что совершенно большинство русской паствы не намеревается бросаться на защиту святынь; а всего лишь – вздыхая и крестясь в сторонке, — наблюдает, как юная, ещё неуверенная, безбожная власть – не спрашивая ни у кого позволения, громит один храм за другим, жжёт костры из икон, расстреливает седовласых монахов; та же ситуация, лишь по форме мягче, была и во Франции в 1890х-1900х, и даже в столь католической Италии в те же годы).

Но – роковая ошибка христианских лидеров ХХ века, — модернизированная Церковь латентной пастве совершенно не нужна. Если нет метафизичности происходящего, если нарушена благоуханно-праздничная древность литургики, если сорваны наивные парчовые покровы и выброшены ветхие мощи, — латентная паства просто отвернётся от пустой (не интересной, слишком будничной!) Церкви. И будет искать метафизику – в самых пыльных, обомшелых, тихих уголках.

(Это произошло в России 1920х: крах православного обновленчества. Молодая, напористая, на первых порах поддержанная победоносной скорой на расправу властью, опережающе-современная неоправославная идеология – после нескольких шумных лет вдруг оказалась в пустоте. Власть, которая поначалу доброжелательно отнеслась к обновленчеству – отказалась от него, когда увидела: что проект не удался. После полутора десятилетий недоумённого ожидания, власть – сталинская, совершенно не склонная к соглашениям! – вынуждена была на этом участке немного отступить, даже попятиться. Была восстановлена Русская Православная Церковь, — которая, при самом усерднейшем проявлении политической лояльности (в искренность которой не верил никто и никогда, речь шла только об искусстве имитации), — старалась в деятельности своей быть строго традиционной, сохраняла все внешние обличия – незыблемой древности. И для тех, кто решался проникнуть за полузапретную ограду – являлась даже более метафизической, чем во времена Империи).

** Христиане активные, стремящиеся пронизать каноном свой быт, воцерковить повседневность – всегда были в меньшинстве со времён Христа. Активное христианство торжествует – если на его стороне сила, если воцерковлена – власть.

На протяжении почти всего ХХ века из великих кефалических Церквей Востока и Запада активное христианство постепенно, стихийно, против воли духовенства – вытесняется.

Активные христиане находят прибежище их в достаточно замкнутых сообществах, — они остаются внутри Церкви, но становятся её тенью, угрюмой оппозицией по отношение к уступчиво современной иерархии. Эти сообщества покачиваются на грани не только своей конфессии, в постоянной готовности её покинуть и воссоздать собственную – Истинную, Древнюю Церковь; но и на грани канона, на рубеже ересей. Они недоверчиво посматривают на любое движение иерархов, хмурятся при любом слове, исходящем от высшего духовенства.

(И всегда в таких случаях традиция – сама по себе становится религией; как раз особенность неофитского урбанистического православия России в 2000х – в том, что вера в Бога воспринимается опосредованно через традицию, а не наоборот.

Наиболее радикальные стихийные движения активного православия — (хотя бы сторонники учений о прижизненной святости членов Императорского Дома, видение Царя-Мученика Николая II – как Искупителя грехов русского народа, своего рода национальная сотериология); попытки канонизации яростно отторгаемых модерном персонажей – Иоанна Грозного, Григория Распутина; нарастание протестов по самым неожиланным поводам – ИНН, смены паспортов, компъютеризации, денежных реформ) – – всегда физически стараются проломиться из современности в осиянное Ярилом древнекиевское прошлое; откачать воды Светлояра и вновь заселить Китеж-град.

** То же происходит в Церквах Реформации, там процессы намного более радикальны. В ХХ веке достаточно отчётливо выделился неопротестантизм: он взялся за активную адаптацию Евангелия – для нужд современности; непрерывная модернизация была возведена в канон, высвечена проявление воли Божией.

Но втянуть в игольное ушко прогресса всю метафизику, даже ограниченную Чевероевангелием – не вышло. Неопротестантизм так отчётливо выделяется – именно относительно метафизики. По сути, это течение решило во имя современности – пожертвовать метафизикой веры.

Христианство, христология, — превращается в зыбкие, исзменчивые, предельно актуализированные системы социальной этики, в позитивистскую философию, в методики психотерапии.

Фундаменталистские и ортодоксальные протестансткие конфессии ещё многочисленны и влиятельны. Но они всё больше вынуждены принимать интонацию оборонительную, настойчиво оправдывающуюся в чём-то.

** Предельная уязвимость любой программы модернизации – именно в том, что она н может осуществиться без веры. В том, что по природе своей она – религиозна, и при первых же шагах всегда вторгаяется в неощутимо-воздушно мягкое, столь безобидное на первый взгляд, пространство религии.

«Модернизация во имя Бога» — формула невозможная.

Небеса бывают утренними и вечерними, грозовыми и безоблачными.

Но не бывает неба современного и несовременного. Неба прогрссирного и реакционного.

Модернизация и намерена, и – вынуждена говорит на языке рацио, опираться всей тяжестью на категории онтологические: экономика, политика, социальные реформы.

Модернизация вынуждена скрывать свою религиозную природу, уклоняться от прямых требований безоглядно веровать.

В отличие от религии, у модернизаторов нет права на озарённое небесными молниями безумие, на иррациональное вдохновение подвига ради Царства не от мира сего, модернизация очень неуклюже выглядит в одеяния аскета, недолго удерживается в рваном плаще кенозиса (во имя химер человечества, грядущих поколений, освоения космоса, к примеру).

Модернизация невозможна, если за ней нет достаточной административной, да что там – полицейской, вооружённой силы. У неё нет прав на слабость, ошибки, порочность лидеров и антропоморфных эталонов – потому что модернизация не может признать свою изначальную слабость, физическое и спиритуальное ничтожество, греховность, ограниченность восприятия и сил.

Кроме того, — и это главное для нашего времени, — модернизация всё чаще терпит поражение на фронтах эстетики.

Там, где она одерживала такие потрясающие победы – в 1770х и далее – в Северной Америке, в 1790х и 1890х во Франции, в 1920х – в России, в 1930х в Германии.

** Чаще всего идеологи любой радикальной модернизации начинают почти неосознанно, но очень болезненно – ощущать тревогу в первые дни своих триумфов: есть некая культурная позиция, которую с помощью рацио захватить – нельзя.

Вопреки всему, терпящий поражение, разгромленный, сломленный – на этой позиции укрепляется, а победитель – слабеет.

Об это точно сказал маркиз Хосе Антонио Примо де Ривера, основатель испанской Фаланги – в дни наступления модернизаторов-коммунистов, в 1930х: «У вас власть, — что же, у нас поэзия».

Поэзия, точнее — романтика по природе своей иррациональна. Когда она облачается в модерн, — хотя бы футуризм ХХ века, — то выглядит особенно иррационально, опасно- карнавально, особенно непримиримо кипит весёлым безумием.

Романтика – этим преисполнена традиция, собственно, — благодаря потребности в романтике она и существует; и в этом голодный недостаток испытывает всегда модернизация.

** Тем не менее, модернизаторские программы обычно достаточно жизнеспособны, ведь за ними всегда – властная сила, интересы достаточно влиятельных групп; практически всегда самые успешные из них с первых дней начинают судорожно искать выход. Идеологический выход из этого фатального тупика: привлечение метафизики и романтики, совершенно иррациональный стихий – на сторону безжалостно рациональной идеологии.

Модернизация вынуждена постоянно приручать дикую раскалённую ненависть к повседневности – ради правильного, усердного, деловито-хладнокровного бытоустройства этой самой повседневности.

Собственно, выход – один. Его можно обозначить словом – метатрадиция.

** Прогресс по природе своей – историчен; он и рад бы избавиться от исторической мифологии, (по природе своей консервативной), — но нельзя; любое обоснование прогресса – требует привлечения истории.

Метатрадиция – это экспериментальный исторический фантом, который творится искусственно (и обычно спешно, по следам событий, не успевая за потребностями мгновения) – чтобы подтвердить не только разумность, но и легитимность некоей вполне определённой актуалии, — в том случае, если эта актуалия противоречит традиции.

Это и есть – роковой перевал модернизации, после преодоления которого – она всё быстрее катится под уклон.

На первый взгляд – это вполне естественно: победоносный модерн, закрепив позиции, укрощает и седлает покорённую традицию. Метатрадиционная мифология редко складыватся вместе с проректом модернизации; скорее, это – порождение её триумфа.

На самом деле – это капитуляция модерна. Спиритуальная. То есть – самая страшная капитуляция из всех возможных.

Метатрадиция по определению от начала до конца сохраняет оправдывающуюся интонацию, бесконечно дискутирует – с противниками, для которых, собственно, всё и без споров ясно.

Модернизация вынуждена с самого начала – в области мифологии, — склоняться перед консервацией, одевать её одежды, — в какой-то степени признавать её мифологическое превосходство. Здесь модернизация всегда терпит стратегическое поражение.

Модернизация стремится стать более традиционной, чем консерватизм. И, таким образом, признаёт: есть некие традиционные палладиумы, без которых она – неполноценна.

** Метатрадиция – нечто намного более архаичное, чем любая консервативная мифология последних 3-4 столетий.

Она формируется из фрагментов академической истории, опирается частично а историю популярную (школьную), использует обрывки философских доктрин, — но всё это не столь важно; метатрадиция не имеет ничего общего с наукой; прежде всего это – нарративное творчество.

Метатрадиция, в отличие от тяготеющей к научности историчности, — антропоморфна; прежде всего она создаёт пантеон персонажей, очень отчётливо и очент просто вырисованных, и – эмпатичных до предела; это – или герои, или антигерои.

Ретроспективы тут, собственно, нет. Все персонажи – трактуются сквозь актуалии, и воплощены – как современники, как непосредственные участники текущих событий.

Собственно, метатрадиция – это эпос. Историзированный. Такой же, как Бабур-намэ, жэсты о Гильоме Короткий Нос или былины киевского круга.

** Классический пример: это Первая Республика и Первая Империя во Франции.

Роялисты 1800х годов, растерянно выходившие из подполья, воспринимали Империю – как окончательный триумф республиканизма. И также в то время Наполеон – неистовый модернизатор в восприятии всей Европы.

При этом сам Наполеон выстраивал образ гиперконсерватора – для внутреннего пользования, для имперской Франции. Математик, крайний рационалист по природе, агрессивно отторгающий практику создания идеологии, — он взялся за метатрадицию стихийно, случайно, хотя отчасти и – по личной романтической склонности.

Империя Франков – государство никак не новое, не в кабинете выдуманное; это – торжествующая держава Шарлеманя, восстановления ровно тысячелетие спустя после его смерти (814); в гербе Наполеона появились золотые пчёлы Меровингов, он возложил на себя в древнем Медиолане-Милане чудом уцелевшую Железную Корону Карла Великого. Его вторая супруга, Мария Луиза – дочь наследника Карла Великого по титулу (Кайзера, Императора Священной Римской Империи) и потомок Каролингов по крови, как принцесса дома Лотаринг. Сын Наполеона и его племянники – при рождении получили в разных конфигурациях, два имени – Наполеон и Шарль.

Капетинги-Бурбоны, династия, ещё рвущаяся к трону, — то есть сегодняшняя, — была не только принесена в жертву завтра; она ещё и на позиции «позавчера» — оказывалась иллегитимной: её основатель Гуго Капет (– узурпатор, низложивший законных наследников Империи, Каролингов.

Репутацию метатрадиционалиста, запредельного консерватора — Наполеон подтвержвал и на практике: тем, что восстановил, хотя и в неожиданных формах, Монархию и Церковь (так что речь шла именно о форме, о династических именах и особенностях геральдики); и – сокрушил предшествующую ультрамодернизацию якобинцев. Которые к национальной традиции апеллировать никак не могли.

(Правда, и якобинцы искали нечто подобное метатрадиции, пытались, по канонам Ренессанса, использовать сомнительную школярскую античность).

** В России на исходе 1917го года к власти пришла группа политических модернизаторов, дл которых яркий в то время титул радикалов был – узок, тесен и даже смешон; таких модернизаторов ещё не знала история. К территории Империи, которая досталась им во власть, они относились пренебрежительно; это была росто база для предстоящих походов на все стороны света.

Предполагалось подвергнуть фантасмагорической модернизации – весь земной шар.

** С первых же дней эта власть стала искать элементы собственной метатрадиции. Некие зыбкие конструкции были унаследованы от радикального социалистического движения 19 века – нигилизма, народничества, Земли и Воли; это движение не сумело создать достаточно сильных политических механизмов, но выработало свою историческую мифологию – которая достигла уровня торжествующей интеллектуальной моды, и уже в 1860х диктовало свою волю – в области культуры.

Крестьянство – русское, этнически автохтонное, — в этой мифологии было не сословием, а параллельным государством; а все элиты – нобилитрарные и бюрократичские, — трактовались как пришельцы, иноязычные и по крови чуждые завоеватели. (Недаром Степан Нечаев и некоторые другие народники пытались инспирировать монархическое движение, выдвинуть династию русских Рюриковичей – против пришлых немцев Голштейн-Романовых).

Основными героями этой мифологии были герои так называемых крестьянских войн 17 и 18 столетия, Степан Разин и Емельян Пугачёв. На протяжении почти столетия (1820е – 1917) – они, как два атланта, подпирали собой небеса народнической мифологии.

В 1918ом это были решающие важные персонажи в идеологии большевизма: улицы, получившие имена Пугачева и Разина, — опережали по времени переименования в честь Маркса, Энгельса, Либкнехта и Цеткин.

Но этих имён явно не хватало, и большевики поспешно создавали огромную идеологическую аппликацию – куда втянуты были и Спартак, и декабристы, и все более или менее значимые имена литературы и искусства, выражавшие неодобрение государственном строю.

Этот меланж не был особенно успешным (исторически он был неимоверно противоречив, — ведь Степан Разин и Емельян Пугачёв – это были как раз вожди религиозных, Старообрядческих войн, предельные консерваторы-монархисты, — стремившиеся противостоять модернизациям своего времени с оружием в руках; также было много других безусловных консерваторов среди главнейших образов этого пантеона; к примеру, Александр Пушкин (автор ультраконсервативных манифестов «Мещанин» и «Езерский»).

Большевики были в 1920х – безусловными победителями, но метатрадиция, неуклюжая и слишком громоздко-невнятная, тогда послужила им только второстепенным подспорьем.

Секрет победы большевиков – в подлинной неограниченной отваге модернизации, в беспредельной её последовательности.

Они сумели преодолеть преграды рацио, сделать модерн – головокружительно иррациональным, безудержно использовали все религиозные практики, какое только смогли; они наполнили модернизацию – мессианской поэтикой, выпустили на свободу силы новорожденной апокалиптической религии; создали даже собственную метафизику – жёстко догматический научный атеизм, в котором прогресс совершенно отчётливо занял место Бога.

Кроме этого, большевики проявили неумолимую последовательность и в другом: они просто начали достаточно тщательно подавлять даже потенциальные очаги сопротивления консервативных сил. Ограничиваться истреблением политического резистанса они не собирались. Физически, и крайне жестоко, уничтожались – религозные сообщества, самые лояльные этнические организации, в том числе культурные и филологические, крохотные кухонные кружки оккультистов, фривольные молодёжные компании и так далее. Дела филателистов, эсперантистов, антропософов, альпинистов, скаутов, коллекционеров голливудских открыток.

Советская репрессивная система в 1920х-60х по своему ответила маркизу Примо де Ривере – на опережение: «Да, у нас власть. Поэтому у вас не будет никакой поэзии».

** Но метаисторический меланж – всё же стал роковым для идеологии советизма. Революционный романтизм – явление всегда непрочное, и не только для модернизаторов.

Он достаточно быстро остывает, становится невостребованным, а потом и мешающим функционалу власти – по мере прекращения войн и нарастания будничности.

Доза историзма, фантомной консервативности – неуклонно нарастала в советской идеологии.

Метатрадиция собственно советская – так и не слилась в монолит эпоса; этому помешало преклонению перед академической традицией, перед научностью (отчасти похожее на ритуальное преклонение победоносных германцев перед остатками интеллектуального наследия разгромленного ими Рима).

В пантеон вслед за Степаном Разиным, возившим на красном струге лже-царевича Симеона, и за Емельяном Пугачёвым, который сам был государь император Пётр Фёдорович, — вошли монархи: Пётр Великий, Александр Невский, на некоторое время – Иоанн Грозный.

Насыщая идеологию академической историософией – большевики разрушали все позиции метаистории, открывали возможности для бесконечных дискуссий и сомнений.

Уже с 1970х стала нарастать потребность в тотальной модернизации всех устоев системы СССР, в том числе – и идеологии.

Главное же – из-за пресыщения историзмом большевики утратили то единственное, чем были сильны когда-то (и не могли не утратить): решимость и последовательность. По крайней мере, в области идеологии.

Они уже не могли отвернуться от наследия Империи, от отождествления себя с тысячелетней Русью, от благосклонной терпимости – по отношению к нарастающему преклонению перед досоветским прошлым; не могли отважиться на новую опаляющую, возможно, кровавую идеологическую модернизацию (и, в частности, поэтому упустили шанс, который им предоставляли явно 1960е: новая, весь мир захлестнувшая волна научно-фантастической, моды на модернизм, в его новом, столь свежем и манящем, — космически-кибернетическом — эстетическом облачении; здесь проблемы была и в том, что Политбюро упустило эстетическую инициативу, космическая мода исходила не из СССР, и данное направление привело бы к весьма опасным дырам в завесах строгой политической изоляции страны).

И в то же время лидеры СССР так и не решились повернуться вспять, откровенно, — к Империи, к плавному продолжению России сквозь СССР, к попытке слияния ветшающей советскости – с полуистлевшей архаикой Святой Руси. Для этого пришлось бы принести в жертву центральные фигуры пантеона – Ленина, комиссаров, героев Гражданской. Это было также – невозможно.

** События в СССР в 1985-89 (оставившие в наследство весьма точный русский

перевод термина «модернизация» — «перестройка-ускорение»; пререстройка сегодня ради ускрения завтра) – продемонстрировали, к чему приводит фантомная, имитационная модернизация. Устроенная с целью убедить всех (внутри страны и вне её), что происходят радикальные изменения – и при этом ничем не пожертвовать.

Именно в таких случаях система рушится – неудержимо. И ускоренно.

Строго говоря, этот период не закончился.

С 1985 Россия пребывает в режиме перманентной модернизации, вплоть до настоящего времени.

Кирилл Серебренитский
Координатор Движения по защите прав народов

Leave your response!

Add your comment below, or trackback from your own site. You can also subscribe to these comments via RSS.

Be nice. Keep it clean. Stay on topic. No spam.

You can use these tags:
<a href="" title=""> <abbr title=""> <acronym title=""> <b> <blockquote cite=""> <cite> <code> <del datetime=""> <em> <i> <q cite=""> <s> <strike> <strong>

This is a Gravatar-enabled weblog. To get your own globally-recognized-avatar, please register at Gravatar.

Я не робот.