Главная » Политика

Агон и номадизм

14 марта 2010 Комментариев нет

nomadsВ данной работе рассматриваются особенности формирования агональной культуры Дикого поля. Опираясь на семиотический подход, а также теорию коммуникации Н.Лумана, убедительно показана структура агонального пространства культуры номадического типа, с ее центром и периферией, «истоком», который содержится в «диком поле». Понятие «дикого поля» определяется как место перманентной войны, оно объединяет черты «гладкого» и расчерченного пространств существования кочевых и оседлых типов культур. Агонистика, понимаемая как искусство реализации агона в условиях Дикого поля, опирается на особую семиотическую конструкцию, которую можно обозначить как «мерцающий канон», возникающий в условиях ритуализированной схватки.
Данная работа раскрывает особенности формирования агональной культуры Дикого поля. Под агоном мы понимаем феномен антропологической реальности, обладающий качествами состязательности, борьбы, он проникнут эросом, стремлением подчинить, но не уничтожить соперника. В определенных исторических условиях агон может быть доминирующей культурной темой, образуя агональную культуру.
В «Трактате о номадологии» Ж. Делез и Ф. Гваттари противопоставляют механизм государства и механизм войны, они пишут, что различие между военной машиной и механизмом государства можно проиллюстрировать конкретным примером из теории игр – шахмат и игры го. Шахматы – игра правительства и двора. Шахматные фигуры – элементы кода, имеющие внутреннее значение и внешние функции, из которых вытекают все ходы и комбинации. Фигуры обладают качеством: конь всегда остается конем, пешка пешкой, слон слоном. Арсенал игры го – фишки, простые арифметические единицы, зернышки и камешки. Фишки – элементы коллективной машины, обладающие не внутренними, а ситуативными качествами. Шахматы – это война, но война институализированная, урегулированная, война с фронтом, тылом, сражениями. Наоборот, война без линии фронта, без прямых столкно-вений, без тылов и до определенного момента без сражений – это партизанская война го.
Шахматы и игра го являются отражением двух процессов, порождае-мых агоном. Движение по пространству и само пространство структурируются агоном. То, что движется – фишка по доске или человек в пространстве, своим движением вносит порядок, оно определяет направление, а затем направление определяет его движение. Оно расставляет метки-знаки в пространстве, а пространство оставляет на нем раны-зарубки, подключая к этому процессу его память, буквально актуализируя ее в точках-узлах пространства, как говорит Ж. Делез, «первые знаки – это территориальные знаки, которые вбивают свои знамена в тела. И если эту надпись по живой плоти называть «письмом», необходимо, в самом деле, сказать, что слово предлагает письмо, что именно эта жестокая система письменных знаков делает человека способным к языку и дает ему память слов» (1, с.228).
Шахматы и го – это не просто движение в пространстве, это, прежде всего бой, та ситуация, которая возникает в процессе состязания: динамичная как у шахмат, где любая (но всегда ли?) фигура может сделать ход, или более статичная, как в го. Пространство в реальности не однородно, шахматные фигуры своими внутренними качествами, той «корневой глубиной», своей семиотичностью, отражают рельеф пространства.
Почему конь ходит буквой «гэ»? Почему ладья движется прямолинейно, как слон по диагонали? Почему ферзь – совершенный воин, в состоянии преодолевать различные преграды не ощущая пространства? Фигуры вбирают в себя, несут в себе рельеф местности, сила их удара зависит от времени, дистанции и той внутренней величины, которая определяет качество фигуры. «Расчерченное» пространство шахмат завораживает Дёлеза и Гваттари. «Гладкое» пространство го против «расчерченного» пространства шахмат. Номос го против государства шахмат, номос против полиса. И это потому, что шахматы кодируют и перекодируют пространство, а го территориализирует и детерриториализирует (превратить свое окружение в плацдарм, рас-ширить этот плацдарм, присоединяя к нему смежное пространство, детерриториализировать неприятеля, расколов его территорию, детерриториализировать самого себя, перебросив силы в другое место). Другая справедливость, другое движение, другой ритм. С точки зрения государства, индивидуальность человека войны негативна: жестокость, коварство, дикость. Этой точки зрения придерживались многие историки, утверждая, что Чингисхан ничего не понял: «не понял значения государства, «не понял» значения городов».
Так говорить нетрудно: эксцентричность военной машины по отношению к механизму государства обнаруживается на каждом шагу; трудно, однако, ее осмыслить. Недостаточно считать машину войны эксцентричной по отношению к государству, надо мыслить о ней, как о чистой форме эксцентричности в противовес внутринаходимости государства(2).
Шахматы и игра го являются видами существования агона, причем и тот и другой вариант содержит постижение человеческим сознанием правил ведения боя, то есть агонистику. И шахматы и игра го – лишь мгновения боя, отраженные его этапы: дебют, миттельшпиль и эндшпиль. Каждый из этих этапов содержит определенные правила, канонизированные формы борьбы, которые в той или иной ситуации (расположение, качество фигур, темп) позволяют одержать победу или избежать поражения. В игре го наличие определенных фигур и правил канонизируют стратегию, позволяющую выиграть пространство, и тем нанести противнику поражение.
Агон «расчерчивает» пространство борьбы, наличие противостоящих сил его структурирует, территориализирует. Фигуры и фишки двигаются по линиям напряжения, отмеченным агоном. Поэтому Чингисхану достаточно было не «понимать» значение государственной машины, а ощущать «линии напряжения», по которым движется машина войны. И тогда возникает механизм нового, номадического государства, чьи границы будут упираться в «последнее море», путь к которому лежит через «Великий поход». То есть, как и шахматная агонистика предполагающая определенный канон, зафиксированный в письме, четко очерченных правилах, которые заранее определяют расположение фигур, разметку пространства, действия игроков, (игрок ведет партию или выжидает, чтобы на доске появилось знакомое сочетание фигур, дабы применить известные принципы). Игра го использует стратегический канон, достаточно обратиться к Сунь-цзы. «Напасть и при этом наверняка взять – это значит напасть на место, где он не обороняется; оборонять и при этом наверняка удержать – это значит оборонять место, на которое он не может напасть. Поэтому у того, кто умеет нападать, противник не знает, где ему обороняться; у того, кто умеет обороняться, противник не знает, где ему нападать» (3,с.27).
Ритм сражения сообразен мировому ритму вселенной, поэтому полководец-даос руководствуется соотношениями между Природой, обществом и человеком, которые зафиксированы в ритуальном тексте.
Полководец-номад руководствуется своей слитностью с природой, но и она не является некоторой онтологической реальностью, она реальность окультуренная, космическая. Бой, в который вступает номад, является частью этого космоса, победа не зависит от строгого расчета, как в шахматной партии, она не зависит и от следования Дао, как в игре го. Степной бой – это скорее нечто ощущаемое и означиваемое в «момент, когда», причем, момент этот наступает в определенном месте. Пространство и время сливаются, и бой превращается в сакральное действие, здесь и молитва воина и зов самого Бога. Воин сакрально одержим, в нем максимально проявляется витальная сила того социального объединения с которым он себя идентифицирует.
Тогда, может быть, в номадическом агоне нет агонистики, и человек отдает себя воле божества, провидения, случая? Ведь и шахматы и го используют канонические формы построения схватки, знание которых обеспечивают использующим их победу. Здесь возникает метафорический образ мерцающей формы, своего рода, «мерцающего канона». Форма возникает на основе интуитивного прозрения и ритуализированных агональных практик, ее можно сравнить с морской волной дробящей скалы, кажется, что она обрушивается силой удара на мощь утеса, теряет свою целостность, разлетается на множество единичных осколков, чтобы собраться и вновь сплотившись нанести удар.
«Мерцающий канон» как путь агонистики связан с тем положением, в которое попадает сам агонист. Действительно, если на кон игрок в го или шахматы поставит свою жизнь, игра приобретет иной характер, а если сам играющий окажется в свалке боя, то он уже и не игрок вовсе. Положение агониста между смертью и жизнью порождает «мерцающий канон» агонистики.
К.Клаузевиц заметил, что война – область недостоверного; три четверти того, на чем строится действие на войне, лежит в тумане неизвестности, и, следовательно, чтобы вскрыть истину, требуется прежде всего тонкий, гибкий, проницательный ум. Война – область случайности: только этой в ней незнакомке отводится такой широкий простор, потому что нигде человеческая деятельность не соприкасается так с ней своими сторонами, как на войне; она увеличивает неопределенность обстановки и нарушает ход событий.
Недостоверность известий и предположений – постоянное вмешательство случайности – приводят к тому, что воюющий в действительности сталкивается с совершенно иным положением вещей, чем ожидал; это не может не отражаться на его плане или по крайней мере на тех представлениях об обстановке, которые легли в основу этого плана. Чтобы успешно выдержать эту непрерывную борьбу с неожиданным, необходимо обладать двумя свойствами: во-первых, умом, способным прорезать мерцанием своего внутреннего света сгустившиеся сумерки и нащупать истину; во-вторых, мужеством, чтобы последовать за этим слабым указующим проблеском. Первое свойство образно обозначается французским выражением «coup d’oeil» (проницательность), второе – решимость(4,с.60). Под проницательностью, часто разумеется не просто физический глаз, но духовное око.
Противопоставление компарса и диспарса, которым у Делёза и Гваттари обозначается постмодернистская проблема гелиморфизма, отражает оппозицию материи и формы, а также материи и силы, но как мы видим, здесь скорее можно говорить о силе и форме, которые преобразуют материю. Номадизм, с одной стороны создающий «дикое поле», следуя силовым линиям напряжения, образует точки и целые поля напряжений. В них сталкиваются силы, на первый взгляд приводящие к голому пространству, сплошной ризоме; с другой стороны, эти точки и поля напряжений, охваченные рамками текстуры, представляют особый фрактальный рисунок, где силовые линии образуют форму, конфигурацию всего номадального космоса. Ризома лишь обозначилась, и тут же пустила корень, образовав устремленный в небо ствол.
Делезовское гладкое пространство кочевников – это пространство минимальных расстояний: однородными являются только бесконечно близкие точки. Это пространство контакта, индивидуальных событий контакта, пространство скорее тактильное, чем визуальное, в противоположность расчерченному пространству Эвклида. Гладкое пространство не знает каналов и тропинок. Это гетерогенное поле соответствует особому типу множеств – децентрированным ризоматическим множествам, которые не размечают занимаемое ими пространство. Это пространство можно эксплуатировать, только путешествуя по нему. Его нельзя наблюдать со стороны, как эвклидово пространство; скорее оно напоминает звуковую или цветовую гамму». Гладкому пространству Делёза можно противопоставить «дикое пространство» поля. Поле как место где происходит полевание, где можно разгуляться полянице, где можно взять в полон и «дуванить» добычу. Если пространство шахмат расчерчено, то и пространство игры го расчерчено – мобильность фигур, уступает место стратегическому замыслу, пространство же дикого поля имеет невидимые глазу силовые линии, комбинации возникают в «момент когда» и перестраиваются вновь. Глазомер, быстрота, натиск обнаруживают здесь важные критерии победы, но номад природный воин, а не солдат, он дорожит своей жизнью и жизнью своих товарищей, его атака более рациональна в своей нерациональности, как может показаться на первый взгляд. У Г.Гачева есть диалог, в котором представители разных народов обсуждают особенности устройство дома:
«Ауэзов. Вообще интересна тактика кочевников в бою. Когда они на-падают на строй оседлого врага, они налетают волнами: пускают стрелы, а сами тут же врассыпную, в сторону… Вслед вторая волна налетает и тоже рассыпается: заходят с тыла.
Я. …Земледельцы малоподвижны, угловаты (ср. углы избы и всесто-ронность юрты); когда лицом к лицу – сильны, но кочевники ускользают, вьются вьюном, надо на все стороны поворачиваться – и тут у земледельцев, привыкших к четким различениям переда-зада и сторон в пространстве, голова идет кругом, они теряют ориентировку – как в игре, когда, завязав глаза, раскручивают человека и он должен восстановить направление… При такой круговой ориентировке в пространстве и в тактике боя, очевидно, для кочевников не имеет нравственного различия, убит ли спереди или стрела в спину вошла – то, что так важно для земледельческих народов» (6, с.40-41).
«Дикое пространство» это пространство агона, это пространство нельзя эксплуатировать ни на основе права, ни на основе путешествия, это пространство может существовать только в агоне, можно приобщиться к нему, к его всеохватности, его эйфории, его можно моделировать, разыграть, но при этом и игра и модель останутся игрой и моделью. Агон требует личного участия, в его границах война обретает свои рамки, и становится не препятствием на пути возникновения государства, а скорее истоком и потоком, который создает и проверяет государственный механизм на прочность.
Иногда войну определяют, как самый надежный механизм, препятст-вующий возникновению государства. Это объясняется тем, что война под-держивает диффузность и сегментарность общества и тем, что сам воин, увлеченный подвигами и грабежами, погружается в одиночество и смерть. Номад прямо противоречит указанному положению. Его война это жизнь, для него мир это лишь эпизод, который не длиться долго и который надо использовать для подготовки к новому походу. Воин номадического типа, не погружается в одиночество и смерть, так как смерть превращается для него в вечного спутника, неодолимого, которого он «в суме за плечами» носит, или который сидит на крупе его коня и дышит ему в затылок. Такой воин взятое оружием не считает грабежом, подвигами и славой он пытается сравняться с предками, а значит увековечить их имя в потомках. Его пространство обживается с помощью агона-борьбы, агона-игры и агона-эроса, агон буквально создает референциальные рамки памяти, в которых ситуативность, состояние здесь-и-теперь, коммуникативная память превращается в память культурную, увековечиваясь в различных культурных текстах.
«Дикое пространство» определяет номаду пункты иного рода, чем оседлому жителю. Эти пункты не остановки в пути, это места битв. Поле боя становится значимым оттого, что на нем пролилась кровь, раны – это зарубки на память, памятные знаки, первые референциальные рамки, в которых формируется коллективная идентичность. Пространство означивается местами, топами, которые содержат засады, места боя, гибели, побед и поражений, даже колодец может носить название «мечетный», от «мечет» – набег. В «Алтан Тобчи», «Золотом сказании» Лубсана Данзана, приводится эпизод из жизни Чингисхана, который скрываясь от преследователей мэркитов на горе Бурхан-Халдун, в честь спасения от врагов учреждает обычай поклонения Бурхан-Халдун. «отныне каждое утро буду я приносить жертву Бурхан-Халдуну; каждый вечер я буду призывать его; да помнят об этом потомки потомков моих». Говоря так, повернулся он к солнцу и, повесив свой пояс себе на шею, положив свою шапку себе на руку, ударяя в свою грудь рукой, преклонив девять раз колени, совершил он поклонение в сторону Бурхан-Халдуна (6).
Маршрут кочевника – полная противоположность дороги: он делит людей (или животных) в открытом пространстве – неочерченном и несвязном. Однако пространство номада прочерчено силовыми линиями, само мышление стратегическое, маневренное, содержащее агонистические фигуры, способствующие победе над врагом, над пространством, воплощением которого служит «место». Все это превращает голое пространство Делёза в «дикое», агональное пространство, где сила проявляет себя как столкновение сил, где силы оставляют следы, где следы становятся могилами предков, могилами славы, а значит точками привязки номада к почве. Но Дикое поле чтит могилы вообще, их обозначения и названия перекочевывают из языка в язык, слово остается, меняется семантика.
Интересно, что память об умершем родственнике у кочевника распределяется между живыми, как распределяются между живыми от него оставшиеся вещи. Память дробится между живыми – «как тело Господне при причастии». «Издавна старики в каждом роду содержат родословную книжечку, где арабскими буквами заносят всю последовательность колен. И часто старики разных родов встречаются и выясняют степень родства. Так вот она – переносная память, как эпос «Манас», сказительство…» (5,с.43).
Номад, существующий на границе Неба и Земли, Тенгри и Этугэн, растворялся в пространстве, чем выше была его слава, тем выше вздымался его курган, в годину несчастья могила вскрывалась, части тела служили сакральным знаменем, несущим победу и славу над врагом. Наиболее знатного кочевника хоронили тайно в поле. «Хоронят же его с его ставкой, именно сидящего посредине ее, и перед ним ставят стол и корыто, полное мяса, и чушу с кобыльим молоком, и вместе с ним хоронят кобылу с жеребенком и коня с уздечкой и седлом, а другого коня съедают и набивают кожу соломой и ставят повыше на двух или четырех деревяшках, чтобы у него была в другом мире ставка, где жить, кобыла, чтобы получать от нее молоко и даже иметь возможность умножать себе коней, и кони, на коих он мог бы ездить, а кости того коня, которого они съедают за упокой души, они сжигают» (7,238). Могилы ханов монголы уничтожали или охраняли.
Могилы привязывали к себе номада, но не телесно, могилы, как и места битв, маркеры упорядоченного пространства, это референциальные рамки на которые опирается культурная память. Но если могилы предков проявлялись как сакральные, символические объекты, то что тогда могло удержать движение силы в пространстве? Сила как столкновение сил и преодоление силы, оставляет следы в виде зарубок – ран. Раны маркируют и дифференцируют сообщества людей, проводят границы, различение между теми, кто участвовал и теми, кто не участвовал в агоне. Участники являются носителями сакрального опыта, опыта войны, состязания, где присутствует смерть. Рана это метка смерти, но это и знак мужества, признак жертвенности и знак, идентифицирующий некое сообщество как «мы».
Ж. Делёз считает, что существует разница между двумя типами про-странства. Пространством оседлых народов расчерчено стенами, границами и дорогами. Кочевники населяю гладкое пространство, метки которого сдвигаются вместе с трассой. Кочевник обживает гладкое пространство, присваивает себе это пространство – в этом и состоит его территориальный принцип». Связь кочевника с почвой несколько иная, чем у оседлого жителя. Его связь духовная, метафизическая. Эта связь не связана с утилитарными, прагматическими целями – они всегда вторичны. Связь номада с определенной территорией заключена в сакральной связи с предками, чьи могилы уже поставили точку отсчета для образования военной машины кочевников, эти могилы сначала уничтожаются, чтобы они не были разграблены врагами, но их место почитаемо. Уничтоженные следы, становятся вечными. Могилы Чингисхана, Аттилы или Алариха становятся важными пунктами-истоками, которые часто располагаются на дне отведенных рек. Такая река как естественная граница ойкумены указывает на центр обитаемого кочевого мира. Где находится граница между берегом и рекой? Где находится граница, разграничивающая границы. Отсюда номадический текст читается многократно, он существует как ритуально сыгранный вербальный текст. Песня у номадов не поется, она играется.
Ж. Делез и Ф. Гваттари отмечают, что «кочевник никуда не бежит, не хочет бежать: он срастается с этим гладким пространством, где лес редеет, а пустыня и степь разрастается. Кочевник, очевидно, движется, но движется сидя; он сидит всегда, когда движется. Неподвижность и скорость, оцепенение и порыв, «стационарный процесс», неподвижность как процесс – в полной мере характеризуют кочевника» (2). Номад срастается с тем, что его везет, будь это конь, верблюд или арба. Номад прорастает в материи, он приспособил ее форму под себя с помощью силы, для него важно равновесие, которое только и может осуществиться в том столкновении движущихся силовых потоков, которые позволят ему означить обживаемое им пространство. Означивание как космогония, и как возникающий некий ритуальный текст и космологическая картина мира, образуют среду, из которой кочевник не бежит, в которой он пребывает. Его пребывание это порыв, гик, взрыв, и затем оцепенение, которое лучше назвать ожиданием. Кочевник ждет, что что-то измениться, что ему будет явлен знак, откровение, что его призовет служение той высшей истине, которая доступна ему в интуитивном или экстатическом прозрении.
Таким образом, номадизм создает в пространстве особые границы, в которых воплощается социокультурная реальность. Эта реальность функ-ционирует посредством постоянного воспроизводства своей целостности – идентифицирующих связей. Живая система, попавшая в ситуацию войны, агона-борьбы, подвергается таким коренным изменениям, что выходит из этого состояния не просто обновленной, но преображенной. В ней элементы сплачиваются вокруг некоего центра, часто имеющего символическое, сакральное значение. Центр присутствует как элемент стабильности, но поскольку кочевник все время находится в движении, центр изменяется вместе с ним, он забирает его с собой, как цепь очага, как юрту, как «превосходные двери» юрт, в которых воплощен дух предков, богатство и слава рода.
Дикое поле – это поле перманентной войны. Дикое – значит безлюдное, невозделанное, суровое, чуждающееся людей, неприрученное человеком, диковинное, странное; все это характеристики, которыми оседлый земледелец наделил пространство обжитое кочевником.
Все наводит нас на мысль о той системе коммуникации, которая окружала кочевника. Животные, Вечное Небо, Предки, Люди (свои и чужие, свои-чужие), наделенная духами природа, все это непосредственное окружение кочевника, в его мире свой может стать чужим, чужой своим, поэтому понятно отношение Чингисхана к полководцам, оказавшим его войскам наибольшее сопротивление. «Если человек пришел к врагу, то разве не таится, разве не удерживает свой язык, разве он признается, что убил, действуя как враг? Разве он не скрываясь говорит всю правду о том, что убил коня, действуя как враг, и сам на это указывает, то такой человек может быть товарищем» (6).
Пространство войны созидает такую систему коммуникации, в которой восприятие текста, подкрепляется силой, статусом, престижем, что сказывается при восприятии самой информации. Без малейшего сомнения кочевник-воин доверяет авторитету старшего, сильного, но всегда при этом готов оспорить его в поединке или войне. Кочевник ближе к природе, чем оседлый земледелец. В отношении с ней у него нет сил и возможностей состязаться, воля Неба всегда сильнее воли человека. Но выражение этой воли доступно человеческой проницательности, достаточно обратиться с молитвой, войти в транс, принять экстатический напиток. В этом состоянии кочевник богоподобен, в этом состоянии он непобедим. Те, кого он называет своими, связаны с ним законом родства, крови, боевыми песнями и сказаниями о героях. Кочевник существует в поле этих связей, которые упорядочены различными ритуальными текстами. Воспроизводство сакральных смыслов таких текстов во время праздника, созидает идентификационные связи, посредством которых удерживается чувство «мы». Каждый праздник это еще и возвращение к истоку, в котором это чувство впервые оформилось. Во времена истока произошла «первая битва», время «истока» было первым временем и будет последним, здесь начало и конец текста, и граница, за которой находится старое прочтение этого культурного текста новыми поколениями. Праздник – это ритуализация истока, в нем живые встречаются с умершими. Текст совместно воспроизводимый выполняет функцию коммуникации, когда информация передается, прежде всего, самим себе. Возникает своеобразная аутопоэтическая система, воспроизводящая в поколениях институализированные смыслы, а сам механизм ритуала вовлекает людей, заставляет их соучаствовать и пребывать в сакральных смыслах. Воспроизводство связано с рекурсивными практиками, которые не требуют для сакрального текста интерпретатора, знаки толкуются не столько специалистами, сколько сцепляются в смыслы самим ритуальным действием. Ритуал в традиции выступает инструментом раскрытия смыслов – инструментом познания, и лишь в письменной культуре он начинает дробиться на мнения толкователей.
Взаимозависимость номада и «дикого поля» выражается в том, что они являются творцами друг друга, они не могут существовать друг без друга. Степь питает номада силой и духом, номад привносит в степь следы, распредмечивает пространство, вносит в бескрайнюю широту знаки, а, сталкиваясь с другими ее обитателями, определяет ее границы, и в этих процессах обнаруживает свой исток, и свое устремление к будущему.
Итак, агональная культура Дикого поля формировалась в условиях гладкого пространства, под влиянием номадического начала. В этих условиях «постоянной войны» сформировался и ритуально закрепился «мерцающий канон» агонистики, который эффективно проявлял себя как в военной, так и в «мирной» жизни. При этом мирная жизнь, связанная с охотой, добычей, практически сливается с военной, что и порождает феномен воинской культуры.

Литература

1. Делез Ж., Гваттари Ф. Анти-Эдип: Капитализм и шизофрения Ж.Делёз, Ф. Гваттари – Екатеринбург, 2007.
2. Делез Ж., Гваттари Ф. Трактат о номадологии http://hoster.metod.ru: 8082 prometa lib 13
3. Сунь-цзы Искусство войны. Антология военной мысли. – СПб., 2006.
4. Клаузевиц К. О войне. – М.2007.
5. Гачев Г.Д. Космо-Психо-Логос: Национальные образы мира. – М.: Академический проект, 2007.
6. Данзан. Алтан тобчи. – М., 1973.
7. Плано Карпини. История монголов. – М., 2008.

Яровой А.В.

Дикое Поле

Leave your response!

Add your comment below, or trackback from your own site. You can also subscribe to these comments via RSS.

Be nice. Keep it clean. Stay on topic. No spam.

You can use these tags:
<a href="" title=""> <abbr title=""> <acronym title=""> <b> <blockquote cite=""> <cite> <code> <del datetime=""> <em> <i> <q cite=""> <s> <strike> <strong>

This is a Gravatar-enabled weblog. To get your own globally-recognized-avatar, please register at Gravatar.

Я не робот.