Главная » Главное, Ред. колонка

Сказ о том как земляк Евпатия Коловрата и Сергея Есенина Второй рейх свалил

29 июля 2011 Комментариев нет

Девяносто лет тому назад – 30 июля в 2 часа дня, углу Екатерининской улицы и Липского переулка, поблизости с Крещатиком, прогремел мощный взрыв. В этот день от бомбы, брошенной левым социалистом-революционером Борисом Донским, погибли командующий оккупационной армией на Украине генерал-фельдмаршал Герман фон Эйхгорн и его адъютант капитан фон Дресслер. Террорист остался невредим, но, вместо того, чтобы попытаться скрыться с места происшествия, хладнокровно дождался своих будущих мучителей и палачей. Бывший толстовец и кронштадтский матрос Донской поступил так, как за двенадцать лет до него поступил Иван Каляев, его предшественник по Боевой организации партии эсеров.

3 августа, ночью при свете факелов, под звуки траурного марша, сопровождаемый бесконечными рядами мрачных немецких солдат в касках, торжественный катафалк увозил тело Эйхгорна на вокзал для отправки в Берлин. Ровно через неделю, после зверских пыток, сразу после суда 10 августа в 5 часов вечера Борис Донской был публично повешен на площади перед Лукьяновской тюрьмой.

Известный анархо-синдикалист Ефим Ярчук в газете «Вольный Голос Труда» за 26 августа писал под свежим впечатлением от казни Донского: «Я знаю Б. Донского почти с первых дней нашей революции.

Как матрос Балтийского флота, он испытал на себе все прелести адского режима, применявшегося главным командиром Кронштадта в дореволюционное время.

Настает революция – и он всей душой отдается делу освобождения народа. Всегда спокойный, веселый и бодрый, говорящий с товарищами с приветливой улыбкой, он совершенно не мог оставаться без дела. Правда, он любил почитать и поспорить в свободное время, но вечно был занят  и творческой работой, что-нибудь налаживал, где-нибудь помогая.

Но охотнее всего он принимал участие в открытой вооруженной борьбе. Он – неизменный участник всех выступлений Кронштадта, всегда находился в первых рядах кронштадтский революционных борцов, он шел впереди кронштадтских матросов, солдат, рабочих и работниц, шедших в июльские дни по улицам Петрограда с требованием: «Вся власть Советам!». Во время корниловского мятежа он был комиссаром форта Ино, а с октябрьской революции он непрерывно сражался в разных местах за торжество социализма.

Б. Донской жил и дышал революцией. Жил красиво и осмысленно и умер смертью, достойной революционера… И даже немецкие опричники дивились его геройской, смелой, красивой смерти…

Спи же спокойно, дорогой товарищ, погибший за наше общее дело! Быть может, недалек уже тот день, когда на улицах Киева немецкие рабочие воздвигнут тебе памятник, как смелому и неутомимому борцу за всемирную социальную революцию.

Ты умер, но память о тебе останется жива в сердцах угнетенных всего мира…».

Крайне важен моральный аспект красного эсеровского террора в отличие, скажем от современного «белого» террора Брейвиков, Базылевых, Боровиковых, Коршуновых и Тихоновых или исламистского террора. Как свидетельствует Каховская, «с презрением отвергал Донской те планы побега, которые предлагали ему товарищи: «Если я уйду, дело потеряет половину смысла. Террорист должен остаться, открыть себя. Этим унижается то аморальное, что есть в убийстве человека человеком». Тем более, классические эсеры (не считая, конечно, типичных «городских партизан» в лице эсеров-максималистов), начиная с Каляева, считали недопустимым случайные жертвы, будь то прохожие или родственники их мишеней. Так и Борис Донской, пять раз выходивший на охоту за Эйхгорном, столько же раз возвращался обратно, поскольку рядом с местом замышленного теракта оказывался то ребенок, то проезжавший мимо извозчик…

Как же толстовец превратился в террориста? Впрочем, такие метаморфозы случались и раньше. Философ христианско-социалистического толка Георгий Федотов задавался тем же самым вопросом применительно к народникам, превратившихся из «бродячих апостолов» в политических убийц. Ну, а конкретно в случае с Донским, носившим такую фамилию, поскольку его родовое село находилось неподалеку от истока Батюшки-Дона.  В семье крестьянина Михайловского уезда Рязанской губернии Михаила Тимофеевича Донского и его жены Анны Петровны (в девичестве Касатиковой) было четверо детей. Родившийся 22 июля 1895 г. (даты рождения по старому стилю, прибавляйте для перевода на новый 12 дней!) Борис был последним сыном, любимчиком матери. Семья жила на селе, а ее глава был отходником – работал длительное время в Петрограде. После окончания детьми церковно-приходской школы, отец взял двух сыновей – Бориса и Федора в Питер. 15-летнего Бориса он определил на Балтийский завод учеником слесаря. Вероятно, одним из первых впечатлений в столице, ставших для него откровением, были так называемые «толстовские дни». В многочисленных манифестациях по случаю смерти писателя принимали участие и рабочие, и студенчество. Не отсюда ли началось его увлечение толстовским учением? Соратница по Боевой организации левых эсеров и его возлюбленная Ирина Каховская рассказывала: «Первые годы своей Питерской жизни Борис увлекался толстовством (о Толстом он слышал еще в деревне) и, уже участвуя в политических рабочих кружках, долго еще исповедовал толстовские убеждения».

При мобилизации промышленных рабочих в 1915 г., Донской был зачислен во 2-ой Балтийский флотский экипаж. Служить ему довелось на транспортном судне «Азия», где был минным машинистом. Судно входило в состав Учебно-минного отряда Балтфлота. Реакцией на офицерские грубости и рукоприкладство стал его переход на революционные позиции. «С большим страданием Борис вспоминал, как однажды его били ремнем по лицу за недостаточно почтительный тон», — вспоминала Каховская. В 1916 г. Донской присоединился к эсерам, за что в итоге поплатился заключением в плавучую тюрьму. Но грянувшая вскоре после этого революция не только принесла ему освобождение, но и выдвинула недавнего узника в число признанных лидеров балтийских моряков. Его сразу же избрали в Исполком Кронштадтского Совет, а затем и в Кронштадтский комитет партии эсеров. 8 марта 1917 г. именно Донского послали с приветствием от революционного Кронштадта на заседание Гельсингфорского Совета депутатов армии, флота и рабочих Свеаборгского порта.

Познакомившаяся с ним летом 1917 года Каховская стала свидетелем его взлета: «Он пользовался громадной популярностью в Кронштадте, и матросская масса постоянно выдвигала его во все тяжелые и ответственные минуты на передовые роли. Партия ценила в нем крупного массового работника, обаятельного, редкой душевной чистоты человека и драгоценного товарища. Он остался у всех в памяти светлый, торопливый, с весело озабоченным лицом, освещенным огромными серо-зелеными глазами, глядевшими внимательно, с трогательной доверчивостью, прямо в душу».

Известный большевик Федор Раскольников отзывался о Донском с не меньшей симпатией, чем анархист Ярчук. «Донской был одним из самых симпатичных работников Кронштадтской левоэсеровской организации, писал он. — Развитой, очень смышленый матрос, он обладал боевым темпераментом. Молодой, невысокого роста, с живыми глазами, энергичный, увлекающийся и жизнерадостный, он всегда был в первых рядах и смело глядел в лицо опасности. Среди кронштадтских левых эсеров он казался нам наиболее близким, поддерживал хорошие отношения с нашей партией, и в нашей организации его любили. «Борьба до конца» была его стихией».

Посещая по партийным делам Питер, Борис познакомился с единственной в его недолгой жизни женщиной – Ириной Каховской. Она была старше его на 8 лет и за ее плечами были уже 6 лет каторги и поселение в «диких степях Забайкалья». Каховская доводилась внучатой племянницей первому русскому террористу, казненному декабристу Петру Каховскому, застрелившему на Сенатской площади петербургского генерал-губернатора графа Милорадовича и командира лейб-гвардии Гренадерского полка Стюрлера. Ирина была киевлянкой по месту рождения (родилась 27 августа 1887 г. в г. Тараще Киевской губернии). На каторгу она попала, будучи курсисткой историко-филологического факультета, за принадлежность к боевой дружине эсеров-максималистов. После свержения Временного правительства Ирина Каховская заведовала Агитационно-пропагандистским отделом ВЦИК, а после подписания Брестского мира – возглавила Боевую организацию партии левых эсеров (БО ПЛСР) и была избрана членом ЦК партии. В момент германского вторжения она вместе с Донским объехала районы Юзовки и Макеевки. После митингов с их участием донецкие шахтеры начали создавать партизанские отряды для борьбы с оккупантами.

В конце июня 1918 г. (почти одновременно с Махно) левоэсеровские боевики вновь отправились из Москвы в Украину. Харьковцы и киевляне выделили им нескольких помощников (в том числе связника Марусю Залужную и старого боевика-каторжанина Ивана Бондарчука). Вследствие переговоров с представителями Украинской ПЛСР (находившейся в федерально-партийной связи с российскими левыми эсерами) было принято решение произвести покушение от имени обоих ЦК – Украинского (в этот момент он располагался в Одессе) и Московского. Казалось бы нормальному человеку все ясно. Но, оказывается, далеко не всем. В телесюжете некоего Марка Греся на киевском «ТВ-подробности», вышедшем в эфир 30 июля 2004 г., говорилось: «В начале 18 года, согласно Брестским договоренностям, в Украину были введены германские войска. Эта армия спасла нашу государственность, но российские социалисты-революционеры не признали ни соглашения, ни украинской независимости. Пытаясь спровоцировать новую войну, они сделали ставку на террор…». Ну, что ж, это, как говорится, тоже позиция. Нечто подобное украинцы уже слышали от гетмана всея Украины Скоропадского. В своей «грамоте» он объявлял «украинскому народу»:

«Сегодня, 30 июля 1918 г., в 10 ч. вечера, скончался командующий группою германских войск на Украине Генерал-Фельдмаршал Эйхгорн, погибший от злодейской руки заклятых врагов Украины и ее союзников.

Тем, кто не знал усопшего Генерал-Фельдмаршала, трудно оценить, какая это великая и горькая утрата для Украины. Генерал-фельдмаршал Эйхгорн был искренним и убежденным нашим сторонником и другом украинского народа; целью его было создание самостоятельной Украинской Державы. Усматривая неисчерпаемые творческие силы в нашем народе, он радовался той славной будущности, которая ожидает Украину, и всеми силами поддерживал идею Украинской Державы даже среди тех, кто относились к ней с недоверием.

Мир же праху твоему, великий и славный воин! Как боевая твоя слава не умрет в сердцах германского народа, так  и убежденная твоя работа на благо Украины оставит глубокий след в сердцах наших и не изгладится никогда со страниц истории Украины.

Единственное утешение в этом тяжком горе, которое нас постигло, это то, что постыдное злодейство совершено не сыном Украины, а чуждым человеком, враждебным Украинской Державе и ее союзникам».

А еще память об Эйхгорне свято чтили в Третьем Рейхе. Следующее поколение оккупантов, заняв Киев в 1941 г., переименовало Крещатик в Эхйгорн-штрассе.

А вот взгляд с другой стороны баррикад, запечатленный легендарной террористкой Каховской:

«Казалось, за трупом своего генерала уходят навсегда изгнанные революционной волей трудящихся мрачные, безликие в своих серых касках угнетатели Украины. 4 августа ночью грандиозные взрывы снарядов в Бендерских казармах, продолжавшиеся около 2-х часов послужили следующим очередным предостережением насильникам. Весь август и сентябрь горело восстание Украинских трудовых масс, перекинулось из уезда в уезд, подавленное в одном месте и вспыхивающее в другом… Германская революция и грандиозное поголовное восстание всех уездов, крестьян и рабочих – смели дочиста монархическое здание, выстроенное Эйхгорном на Украине».

Можно сказать, что подвиг матроса-партизана стал прологом конца Второго Рейха! Во имя этого триумфа отдал жизнь рязанско-питерский «скиф» Борис Донской, повешенный после страшных пыток 10 августа. Один из благодарных киевлян, замечательный поэт Николай Ушаков отразил все это в стихотворении «Перенесение тела Эйхгорна на вокзал и казнь Донского» (1931 г.):

Кримгильда — рыжая супруга,
оставь шитье,
чадит смола над гробом друга
и воронье.
Твой Зигфрид в темной колеснице.
Из влажных жил,
из розовых венков струится
могильный жир.

 

Убийством кончилась охота,
и вдоль зари
с добычей туш идет пехота,
трубят псари.
Идут баварцы и саксонцы –
весь гарнизон.
Штандарты пали сивым солнцем
на горизонт.

 

Голодных волкодавов глуше
хоралов гром.
Кримгильда, закрывая уши,
глядит на гроб.
Кримгильда думает о мести,
срывая плач.
На конской ярмарке в предместье
стоит палач.
Он на помосте хорошеет.
Гремя доской,
выходит
и вставляет шею
в петлю
Донской

Нельзя не сказать о лицемерно-фарисейской позиции, которую  занимал такой «национальный» лидер, как Симон Петлюра. Когда гетманская державная варта бросила его за решетку, он писал в Лукьяновской тюрьме восторженные записки Ирине Каховской. Ей тогда тоже грозила виселица. Однако по немецким законам казнить женщину было нельзя без санкции императора. Но, пока шла переписка с Берлином, немецкий народ скинул еще одного большого «друга украинского народа» — кайзера Вильгельма II.

Тем не менее, придя к власти, Директория во главе с Петлюрой и не подумала освободить Каховскую. Был, впрочем на Украине, восставшей против «дружеских» германцев, еще один человек, имевший собственный взгляд на ситуацию. Его звали Нестор Махно. В своих воспоминаниях батько Махно писал: «Приехавшие из тюрьмы товарищи привезли нам некоторые интересные сведения. Они рассказали нам о том, что Украинская Директория, сделав переворот и изгнав гетмана из Киева, поспешала, как будто по долгу социалистов (Винниченко, Петлюра, Макаренко были ведь социалистами, и некоторые ими остались), декретировать освобождение из тюрьмы всех политических заключенных, но не подумала об освобождении организаторши убийства палача революции немецкого фельдмаршала Эйхгорна левой эсерки Каховской. Левые эсеры были этим чрезвычайно возмущены.

Этот поступок Украинской Директории еще более укрепил мое лично и всех моих друзей убеждение в том, что социалистического и тем более революционно-социалистического в Украинской Директории ничего нет. Ее преступное отношение к товарищу Каховской, в силу которого эта революционерка должна была оставаться в тюрьме, говорило нам о том, что Украинская Директория, хотя и низвергла гетмана от имени трудового народа Украины, намеревалась, как и Центральная рада и как гетман Скоропадский со своим правительством, душить все, связанное с революцией.

Население Гуляйполя и района в подавляющем большинстве разделяло нашу точку зрения в отношении Киевской Директории (по недоразумению назвавшейся «украинской»)».

Тем временем левые эсеры адресовались в Совет народных уполномоченных только что провозглашенной Германской республики с требованием освободить свою героиню, а в Киев с этой же целью отправили самых опытных боевиков, включая самого Якова Блюмкина… В конце концов, не без помощи товарищей по БО ПЛСР, Каховской удалось бежать из тюрьмы, воспользовавшись сумятицей в момент наступления Красной армии на Киев. Но и затем ей пришлось скрываться, теперь уже от большевиков. В Киеве это удавалось легко: надежное убежище ей предоставили в своем эшелоне бойцы Богунского полка, созданного принадлежавшим к левым эсерам реальным, а не мнимым героем национально-освободительного движения Николаем Щорсом. А вот по возвращении в Москву героиню как раз ожидали арест и Бутырская тюрьма. Лишь после переговоров с влиятельными большевиками о новой поездке Каховской в Украину с целью подготовки покушения на Деникина, Ленин лично указал Дзержинскому на необходимость ее освобождения. Отпуская ее на волю, следователь ВЧК по левоэсеровским делам Романовский взял с нее слово революционерки, что в случае возвращения живой, она добровольно явится в тюрьму!

Перед отъездом на Украину Ирина Каховская успела обратиться с проникновенным словом в открытом письме к кронштадтским морякам: «Дорогие товарищи кронштадтцы! Хочется мне очень, воспользоваться удобным случаем, написать вам несколько строк о товарище Донском, казненном в Киеве. Жизнь ставит сейчас пред вами много очередных животрепещущих вопросов, но пусть сейчас среди мрака и тяжести жизни в суровой борьбе память о светлом погибшем брате оживет в ваших сердцах. Он ваш, кронштадтский; он считал Кронштадт своей революционной родиной и с большой любовью говорил о нем. Весь революционный Кронштадт должен знать, помнить и чтить память своего Донского. Популяризуйте cведения о нем, пусть лишний раз встанет его образ пред массами. Пусть лишний раз люди снимут шапки перед подвигом и мученичеством.

После Брестского мира, когда Российская революция сдавать одно за другим свои идейные укрепления и руководство всей политической жизнью перешло всецело в руки большевиков, когда сапогом немецкого фельдфебеля были раздавлены лучшие чаяния советских масс Юга и Запада России, Борис, свидетель Южных разгромов, определили себе место в борьбе по линии наибольшего сопротивления и взял на себя исполнение террористического акта над Эйхгорном – палачом Украины. С группой товарищей из Боевой организации нашей партии Борис уехал в конце июля 1918 г. в Киев.

Через месяц, 30 июля, в 2 ч. дня, его рукой был сражен злейший враг трудящихся, один из столпов немецкого императорского трона, истязатель украинских крестьян и рабочих генерал-фельдмаршал фон Эйхгорн…

В дни тягчайших испытаний для нашей партии образ Бориса, одного из лучших и вернейших ее сынов, должен быть нам особенно дорог. Его необыкновенная чуткость к вопросам революционной морали, его инстинктивное отвращение ко всякой лжи, делающей насилие над чужой личностью, заставили бы его стать в ряды активнейших борцов за право и честь трудящихся и воевать под чистым красным знаменем нашей партии за подлинную власть Советов, за попранные и забытые лозунги Октябрьской революции».

Все лето и осень 1919 г. Каховская вместе с несколькими помощниками (бывшим прапорщиком и будущим астрономом Михаилом Жуковым, эсером-максималистом Стахом Таукиным, отбывшим 10 лет каторге в Шлиссельбурге, и др.) гонялась за главком Вооруженных сил Юга России в Киеве, Харькове и Ростове-на-Дону. В Харькове левоэсеровские боевики вошли в контакт с анархистами из «Набата». Когда, наконец, в Ростове они спланировали покушение на Деникина, свирепый тиф скосил одного за другим всех боевиков, включая их руководительницу.

В очередной раз Каховская была арестована в кронштадские дни в Москве и сослана в Калугу. Здесь она сразу завязала связи с местными эсерами и крестьянами окрестных деревень. Из Москвы за «ценными указаниями» к ней приезжали студенты, принадлежавшие к молодежной левоэсеровской группе «Революционный авангард». Последовал новый арест и ссылка в Среднюю Азию. Здесь, как и на царской каторге, Каховская вновь поселилась под одной крышей с Марией Спиридоновой. В дальнейшем они вместе были сосланы в Уфу и арестованы там в 37-м. «Чайку революции» Спиридонову (как ее назвал Максимилиан Волошин) расстреляли в сентябре 41-го под Орлом. А Каховская отбыла десятилетний срок от звонка до звонка в лагерях Красноярского края. Пробыв год на свободе, тридцатилетняя годовщина убийства Эйхгорна была ознаменована для нее в 1948 г. отправкой в ссылку навечно в Канск. Лишь в 1955 г. Ирина Константиновна вышла на волю. Свой нелегкий, но яркий век она доживала в Малоярославце Калужской области, где и скончалась от онкологии в марте 1960 г.

В 1919 г. именем Бориса Донского в Киеве был назван Липский переулок, где произошло покушение. Клубы, носившие его имя, были открыты левыми эсерами в Киеве, Полтаве, Одессе и других городах. Имя Донского было присвоено одному из красноармейских батальонов. В Одессе его именем даже был назван синематографический «театр».

«Как расценивать его поступок, — пишет сегодня один из родственников Донского, — не знаю, но он погиб за Россию, за Украину, освобождение от немецких оккупантов.

А они (немцы) вновь напали на Россию – война 1941-45 годов унесла десятки миллионов людей…».

За покушения на сатрапов Третьего Рейха легендарному разведчику Николаю Кузнецову было присвоено звание Героя Советского Союза. Ликвидировавший Эйхгорна и удостоившийся петли военно-полевого суда Донской посмертно был лишен права на увековечение памяти о нем в названии киевского переулка и прочих объектов. Главный организатор и руководитель покушения Ирина Каховская за свои подвиги была «награждена» четверть вековой ссылкой и десятью годами ГУЛАГа. Уходя в последний раз на охоту за Эйхгорном, Борис Донской сказал ей в 18-м году: «Благослови меня на смерть, а я тебя на мучения, — сколько тебе еще мучиться!».

Его страшное пророчество сбылось сполна и более чем. Вместо эпилога приведу строчки не менее легендарного эсера-максималиста Жуковского-Жука, имевшего кличку «Овод», нанесшего некогда кинжальный удар царскому прокурору в Харбине. В благовещенской газете «Вольная Трибуна» в 1922 г. он писал об Ирине Каховской: «Из каторги и тюрем через германский эшафот и кровавые застенки гетмана Скоропадского, несла она красное знамя Социалистической революции, знамя труда и, сидя теперь в коммунистической тюрьме, — она продолжает служить этому красному знамени. Идя на эшафот со связанными руками и мысленно прощаясь с жизнью, Каховская думала только о революции, только о счастье рабочих и крестьян, которым она служила всю жизнь, и готовилась послужить своей смертью на эшафоте… Но смерть пощадила ее, чтобы всю чашу страданий и человеческого горя она выпила до конца».

Ярослав Леонтьев

Leave your response!

Add your comment below, or trackback from your own site. You can also subscribe to these comments via RSS.

Be nice. Keep it clean. Stay on topic. No spam.

You can use these tags:
<a href="" title=""> <abbr title=""> <acronym title=""> <b> <blockquote cite=""> <cite> <code> <del datetime=""> <em> <i> <q cite=""> <s> <strike> <strong>

This is a Gravatar-enabled weblog. To get your own globally-recognized-avatar, please register at Gravatar.

Я не робот.